От некоторых современных искусствоведов нередко приходиться слышать что-то вроде: «все трактовки имеют право на жизнь, и, по большому счёту, все мнения правильны». Ещё один «перл» из подобного же источника: «два человека, читая одну и ту же книгу, читают разные книги». Утверждение подобных искусствоведов представляют собой что-то среднее между банальным мошенничеством и социально-деструктивным программированием.
Теперь давайте внимательнее рассмотрим вопрос корректности столь смелых заявлений на таком всем известном примере, как «карго-эффект». Напомню, что в годы второй мировой войны, воспользовавшись несколькими островами в океане, американцы устроили там перевалочную базу, где в течении военного времени находились аэродромы и военнослужащие, принимающие и отправляющие самолёты и грузы. Когда война закончилась, и обслуживающие аэродромы команды покинули остров, туземцы остались без привычных подачек, всевозможных вкусняшек, к которым они уже успели привыкнуть. Через некоторое время аборигены принялись строить самолёты из тростника. Более того, они ведь видели, что прежде, чем прилетал самолёт с вожделенными «подарками», радист садился на корточки и связывался с пилотом. Соответственно, из тростника были сделаны и наушники, а также что-то похожее на рацию. Сложился целый культ, имитирующий «приём самолёта», позже, обнаружившими это явление европейцами, названный «Карго-культом». Причём детали этого культа на разных островах могли отличаться. В общем-то, это не имело значения, ведь в данном случае действительно «все трактовки имеют право на жизнь, по большому счёту, все мнения правильны».
Почему же все трактовки вдруг оказываются правильными? Да по той простой причине, что сложившиеся на данных островах ритуалы — бессмысленное и бездумное подражание! Они вовсе не являются сколь-нибудь осознанным действием. Если бы речь зашла о реальном воссоздании самолёта, рации и процедуры приёма грузов, подобная «широта» трактовок сразу стала бы неуместна, потребовались бы чёткие организованные действия научного и промышленного характера.
Кто-то возразит: «искусство — это другое». Искусство — это действительно другое, но у него точно также есть своя логика, привязанная к тем или иным культурным традициям, мифологии, символике, а нередко даже и математике!
Так откуда же берётся такая широта трактовок? Существует ещё одно явление схожего характера, которое я бы назвал «эффектом домашнего любимца». К примеру, наш котик мявкает, мрякает, ходит определённым образом по квартире, урчит, потягивается, «бодается». А мы, в свою очередь, интерпретируем его действия в неком своём, подчас довольно произвольном ключе. Он нас «любит», «радуется нашему приходу», «хочет предупредить о чём-то», «лечит», любящие хозяева, порой, приписывают своим питомцам довольно сложные посылы. Но за пределами чисто зоологических потребностей животного эти интерпретации носят совершенно произвольный характер. Да даже если мы «правильно» трактуем действия нашего домашнего любимца, набор реакций котика, десять лет просидевшего в квартире, общавшегося с ограниченным кругом людей и своих собратьев по виду, не может быть принят нами и иметь ценности в нашей парадигме.
Собственно говоря, львиная доля т.н. современного искусства и представляет собой такое, определённым образом проинтерпретированное «бодание котят». Искусство отнюдь не бессмысленно, оно является одной из проекций реальности, его метафорической интерпретацией, способом глубже и полнее понять действительность. И искажение его (искусства) носят далеко не безобидный характер. Это разрушение сознания, замутнение смыслов. Тот, кто реально способен читать подтексты, знает, что при всей своей широте, трактовки всё же достаточно определённы и количество дополнительных вариантов прочтения, во-первых, конечно, а во-вторых, они имеют вполне конкретную направленность.
Кто-то, пожалуй, возразит: «ну и что, трактуют они произвольно, какая разница?». Начнём с того, что настоящее искусство, привязанное к некой вполне определённой символике, сюжету, это осмысленный язык, имеющий чётко очерченные контуры прочтения (даже если это несколько вариантов прочтения, они всё же имеют границы, привязанные к логике, традиции ит.д.). Высасывание трактовок из пальца в стиле «Карго-эффекта» или, если угодно, «Эффекта домашнего любимца», обесценивает подлинные, несущие интеллектуальный и художественный заряд произведения. Лишает их смысла, точнее, лишает нас с вами способности этот смысл разглядеть. Ведь тогда уже нет разницы, из чего «высасывать» подобные «трактовки», из гениального шедевра или из бессмысленного симулякра. Сама миссия искусства, как способа более глубокого, метафорического осмысления действительности, обесценивается, низводя сложный интеллектуальный и культурный процесс до обычной детской уловки. Помните, порой, когда у ребёнка спрашивают о чём-то, чего он не знает, то он нередко начинает фантазировать, болтая заведомую чепуху? Собственно говоря, призывы к такой широте трактовок и их равноправию и есть легитимизация подобной чепухи. Подобное отношение уравнивает подлинное, полное глубоких смыслов произведение и бездарную ерунду, сотворённую в стиле детского «каля-маля». Есть у этого подхода и ещё очень важная сторона, которую я попробую проиллюстрировать на примере одной из таких «широких» трактовок романа «Братья Карамазовы».
Итак, «Братья Карамазовы»:
Существует такое явление системного жреческого зла, неподвластного не то что юридическому воздействию, а в большинстве случаев даже трудно идентифицироваемого обывателем. Принятие так называемых «коррупционных» законов — один из самых простых примеров. Значительно более сложная, описанная итальянским исследователем Гвидо Препарата, схема протаскивания английскими и американскими банкирами нацистской партии во главе с Гитлером к власти, и дальнейшее подталкивание фашистов к нужным для них (банкиров) решениям. Всё это осуществлялось с помощью сложнейших финансово-экономических методов, стимулировавших «нужные» и одёргивавшие от «нежелательных» действий. Такие вещи, пожалуй, обычному человеку представить себе гораздо сложнее. Значительно более доступный пример обсуждаемого явления мы иногда можем наблюдать в быту, когда кто-нибудь мастерски интерпретируя и дозируя информацию, исподволь искусно стравливает между собой людей, оставаясь при этом в стороне, а, порой, ещё и выступая потом в качестве «миротворца». Повторю, что это целая система очень сложного интеллектуального зла, проблема противостояния которому прежде всего упирается в сложность его идентификации. А выражаясь проще, для начала нужно хотя бы осознать, что оно существует, понять, как оно устроено, овладеть мышлением, способным отслеживать его манипуляции. Один из глубинных смыслов гениального романа «Братья Карамазовы» как раз и состоит в том, что писатель силами искусства художественно и ярко показал подобное явление. Конечно, чтобы вникнуть во все тонкости, необходимо ещё раз внимательно перечитать роман, я лишь вкратце напомню сюжет: семья Карамазовых состоит из довольно обеспеченного отца и его взрослых, разной степени достатка (точнее недостатка денег) сыновей. Старший – Дмитрий, рубаха парень, офицер, говоря современным языком, раздолбай, простяк и мот, который к тому же влюблён и хочет жениться, на что у него не хватает средств. Средний – Иван, деловой, расчётливый человек, очень умный, прагматичный. Младший – Алёша, ещё совсем юный, прекраснодушный, тяготеющий к духовному поприщу, при этом довольно неглупый, тонкий и тактичный человек. Есть у них и ещё один брат, лакей Смердяков, рождённый изнасилованной их отцом бродяжкой, сумасшедшей Лизаветой по прозвищу смердящей. Хотя «закадрово» об этом все знают, тем не менее, братом его никто не считает, и в доме отца он находится на положении слуги. Смердяков чрезвычайно умён, начитан (из барской библиотеки), при этом не лишен амбиций и страдает от своего положения.
Дмитрий Карамазов остро конфликтует с отцом по поводу денег и по поводу Грушеньки — девушки, в которую оба они до безумия влюблены. Иван тоже не чужд корысти, но он великолепно владеет собой и выражает свои чувства гораздо более сдержанно. Их младший брат Алёша живёт в своём мире, близкий к монастырским религиозным кругам, он кроток и прекраснодушен.
Иван ведёт сложную и очень хитрую игру со Смердяковым. Посвятив того в основы ницшеанских идей, посеяв в нём мысль об относительности морали и о том, что всё дозволено, он раздувает в не лишенном самолюбия, вынужденном жить в доме отца в качестве слуги, Смердякове внутренний конфликт. В какой-то момент, презрев обычную для него осторожность, Иван прямо говорит по поводу ссоры старшего брата с отцом и обещания Дмитрия убить родителя: «один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога». Постепенно Смердяков «созревает» и решается убить отца (у него есть и свой денежный интерес), и с помощью довольно прозрачных намёков сообщает об этом Ивану, настаивая на том, чтобы тот на время уехал (алиби). Иван действительно уезжает, своим отъездом фактически санкционировав убийство. Эта линия романа проходит намёками, полутонами. Параллельно же яркой линией проходит конфликт отца со старшим братом Дмитрием, с постоянными скандалами, угрозами физической расправы. Воспользовавшись ситуацией, хитрый Смердяков убивает отца, подгадав время таким образом, чтобы все подозрения пали на Дмитрия. Дмитрия судят за убийство, которого он не совершал. Смердяков, оказывается вне подозрений, а долго и старательно готовивший информационно и психоэмоционально настраивающий Смердякова на убийство Иван оказывается безупречно чист, с деньгами и недвижимостью.
И вот, от очередного «искусствоведа в штатском» слышу совершенно неожиданную трактовку «Карамазовых»: «самый мерзкий, самый подлый в романе тип, это — Алёша Карамазов. Именно он является катализатором зла! Каждый человек, несмотря ни на что, в принципе стремится к добру, но, совершая злое, хочет убедить себя в том, что содеянное — не так уж плохо. И Алёша в этом случае служит для них индикатором, поскольку он там выступает чуть ли не праведником, его моральный авторитет высок, и довольно спокойное отношение Алёши к их поступкам, как бы даёт им разрешение на всё большее и большее. Сверяясь с его реакцией, они раздвигают границы допустимого всё дальше и дальше. Фактически, он служит индульгенцией для их мерзостей».
На первый взгляд эта трактовка имеет право на существование. Алёша находится внутри событий и, отчасти, в курсе происходящего, отчасти же, духовная чуткость и разум его настолько велики, что он и сам догадывается о многом. Его попытки вмешаться действительно довольно несмелы, и, по большей части, носят лишь увещевательный характер.
Итак, Алёша Карамазов самый отвратительный в романе тип…
Алёша Карамазов — младший из братьев и прежде всего слабый пока ещё юноша. Там, где его энергии и авторитета хватает (в случае с детьми), он останавливает травлю Илюши, примиряет ребят, меняет тот животно-агрессивный настрой, который был у них изначально, на совершенно другой лад. А со взрослыми он пока ещё не знает, что делать, потому что они готовы его слушать лишь в определённых, удобных для них границах. Если же он со своим мнением становится обременителен, то они просто напросто разрывают дистанцию. А Алёша внутренне одинок и остро нуждается в общении с близкими людьми (какие бы они не были, иных у него нет).
Совсем другое дело — его брат Иван, умный (пожалуй, самый умный из героев романа), расчётливый, достаточно волевой. Это совершенно классическая демоническая личность, служитель концептуального зла. И в качестве такового его интересует, скорее, казуистика, формально-правовая сторона вопроса, кто будет обвинён в убийстве отца, и против кого будет общественное мнение.
Если у Алёши, возможно, не хватило воли и решимости, чтобы предотвратить убийство, то Иван всю свою волю и весь свой разум употребил, чтобы оно свершилось. Алёша – вообще, единственный из братьев, для которого отец, какой бы он не был, всё равно отец.
Игры с подобными подменами не так невинны, как кажутся. Достоевского уже нельзя запретить (накоплена инерция), но можно изолгать, исказить. Ещё раз повторюсь, в лице Ивана выявлены и показаны действия классического жреца Инферно, который избегая личного участия в злодействе, способен искусной расстановкой ходов спровоцировать его. Причём, стремясь именно к злому, он расчётливо моделирует его, а потом, отойдя в сторону, «умыв руки», с демоническим лицемерием наслаждается своим умом и властью. Возможно, отчасти даже и действительно убедив самого себя, что он не виноват, что это всё копошащиеся в грязи недочеловеки…
Лично мне далеко не близок Алёша, я убеждён, что добро должно быть активным, что называется «с кулаками», это одна из жертв, которую за него порой приходится платить. Но из трёх братьев Алёша — единственный, кто на протяжении всего романа искренне и последовательно стремится к добру. Для Ивана добра просто не существует, он не верит в него, а Дмитрий полность находится во власти животного начала, и не принадлежит себе. Для духовно чуткого человека Смердяков — просто безвольная «палка», предмет, которым воспользовались для убийства.
Интересна показанная в романе реакция «общественности»: значительная часть жалеет Дмитрия, сочувствует ему, считая, что он стал жертвой обстоятельств, тем не менее, никто не сомневается в его виновности. Также почти никто не подозревает Смердякова. Хотя в первый момент и находились люди, у которых мысль о его виновности всё же проскальзывала, но в конечном итоге с того сняты все подозрения. На Ивана же не ложится даже тени, он не просто чист, он в меру сил «благородно» пытается помочь своему находящемуся в узилище брату Дмитрию.
Данный роман метафорически ярко иллюстрирует очень серьёзные социальные явления. При вдумчивом прочтении и правильной интерпретации он научает видеть такие вещи, которые для обыденного сознания кажутся фантасмагорией. На примере отдельной семьи и её ближайшего окружения гений Достоевского сумел показать нам столько планов, дал нам модель, способную обострить чуткую наблюдательность, развить мышление, которое, возможно, будет в дальнейшем применить и в масштабах больших социальных процессов. Научить видеть в них своих исполнителей в лице Смердякова, своих стрелочников — козлов отпущения, подобных Дмитрию Карамазову, и своих программирующих события вдохновителей, таких как Иван Карамазов! Конечно, вечная борьба света с тьмой — метафора, но за этой метафорой стоят реальные явления. Существуют авторы, тексты которых приоткрывают духовную природу зла. Разумеется, они вызывают раздражение у инфернальных сил, у всех этих, скрытых от обычного взора «Иванов Карамазовых», не желающих, чтобы люди обрели способность видеть их, и когда нельзя уже прямо запретить, они прибегают к обычному своему оружию – извращению, одним из орудий которого служат всё те же «искусствоведы в штатском».
Иван Карамазов — фигура метафоричная, глубокая, загадочная, очень сложная для выявления и изучения! Сложная и загадочная ещё и потому, что разгадку её чутко охраняют легионы «искусствоведов в штатском», этих Смердяковых современности стоящих на страже тайн своего хозяина, обильно захламляющих наше интеллектуальное пространство и старающихся не дать нам ни малейшего шанса разглядеть и понять сложнейший и многообразный поток реальности.
Равиль Каримов
